Социализм без стереотипов. Часть 2

Непонятый Ленин

Первоначальная ленинская концепция полного социализма полностью вытекала из теоретических разработок Маркса. О социализме, как о государстве-монополии, действующей в интересах трудящихся, написано немало книг. Значительно меньше повезло ленинской концепции социализма как общества цивилизованных кооператоров, до настоящего времени непонятой даже маститыми теоретиками, не говоря уж о рядовых коммунистах.

Принято считать, что в статье «О кооперации» лишь уточняется план построения социализма. Однако это далеко не так. Ленин писал:

«Власть государства на все крупные средства производства, власть государства в руках пролетариата, союз этого пролетариата со многими миллионами мелких и мельчайших крестьян, обеспечение руководства за этим пролетариатом по отношению к крестьянству и т.д. – разве это не все, что нужно для того, чтобы из кооперации, из одной только кооперации, которую мы прежде третировали, как торгашескую, и которую с известной стороны имеем право третировать теперь при нэпе так же, разве это не все необходимое для построения полного социалистического общества?» [3,т.45,370] (Здесь и далее в этой статье курсив в цитатах мой. В.Т.)

А что подразумевается под полным социалистическим обществом предельно ясно сформулировано дальше:

«Строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией – это есть строй социализма» [3,т.45,373].

Из этих двух высказываний видно, во-первых, что НЭП и «общество цивилизованных кооператоров» отделены друг от друга периодом революционного преобразования первого во второе, ибо Ленин говорит об общественной собственности на средства производства, т.е. предусматривает их национализацию. Во-вторых, называя «общество цивилизованных кооператоров» полным социализмом, он тем самым указывает на наличие в социалистическом обществе кооперативного интереса, то есть интереса в присвоении прибыли.

Во времена Ленина такая трактовка социализма воспринималась однозначно оппортунистической. Большевизм закалялся в борьбе с различными течениями внутри социал-демократии, в том числе и с такими, которые пытались соединить социализм с товарно-денежными отношениями. Поэтому даже идея НЭПа встретила в партии весьма сильное противодействие. Еще с большим непониманием столкнулась новая трактовка социализма. Многих она вообще ввергла в шоковое состояние: вождь мирового пролетариата, которого втихую уже готовились канонизировать, вдруг впал в откровенную оппортунистическую ересь, занявшись пропагандой кооперативного социализма! Не случайно до сих пор на «левом» фланге коммунистического движения и не вспоминают о «коренной перемене всей точки зрения нашей на социализм», предпочитая цитировать более ранние высказывания о социализме как о госкапитализме, действующем в интересах трудящихся. Впрочем, после очевидного конфуза с горбачевской «кооперативизацией всей страны» на «правом» коммунистическом фланге тоже предпочитают об обществе цивилизованных кооператоров не вспоминать.

Для того, чтобы понять причины и суть «коренной перемены всей точки зрения нашей на социализм», обратимся к теории.

Поскольку социализм уничтожает буржуазию, через заинтересованность которой в увеличении прибыли реализуется общественная потребность в повышении эффективности производства, но сохраняет пролетариат, создающий материальные блага, но в повышении своего труда не заинтересованный, функцию принуждения рабочего класса к эффективной производственной деятельности у буржуазии перенимает пролетарское государство, то есть социалистическая бюрократия. Традиционно современные марксисты отрицают самостоятельное политическое значение чиновничества, но это справедливо лишь для тех случаев, когда бюрократия находится под контролем собственников средств производства. Для социалистического периода подобное отрицание становится весьма опасным заблуждением.

Бюрократия, с одной стороны, так же как пролетариат, характеризуется распределением жизненных благ пропорционально отработанному времени, а с другой – так же как собственники средств производства, выполняет функции управления, распределения, контроля и принуждения рабочих к труду. Поэтому, также как пролетариат, она сама нуждается в принуждении, и, также как у пролетариата, ее общие интересы направлены на соединение своей рабочей силы с экономической мотивацией собственной деятельности. Но функциональная близость к собственникам постоянно провоцирует ее к поиску буржуазного решения этой задачи. Даже при контроле со стороны рабовладельцев, феодалов или буржуазии, мелкособственническая сущность чиновничества постоянно прорывается наружу в виде бюрократического произвола, мздоимства, казнокрадства и т.п. А при социализме, когда контроль за бюрократией осуществляет опять же сама бюрократия, чиновничество при определенных условиях может превратиться в самостоятельную политическую силу, в класс функциональной буржуазии, интересы которого, в лучшем случае, направятся на увековечивание своего привилегированного положения в обществе, то есть на недопущение перехода к коммунизму, делающего не нужным существование особой касты бюрократии. В худшем случае – интересы бюрократии могут оказаться направлены на реставрацию капитализма, то есть на превращение функциональной буржуазии в классическую.

Как видим, заявления о полной и окончательной победе социализма с марксистской точки зрения несостоятельны. Социализм либо выполняет свое историческое предназначение и гибнет под ударами пролетариата при родах нового, уже коммунистического, способа распределения, либо уничтожается функциональной буржуазией в результате подмены диктатуры пролетариата диктатурой бюрократии.

Общеизвестно, какую тревогу вызывала у Ленина усиливающаяся роль бюрократии в жизни советского общества и социалистического государства. Наиболее полно на этот счет он высказался в письме М.Ф.Соколову:

«Вы пишете:

«самодеятельность масс возможна лишь тогда, когда мы сотрем с лица земли тот нарыв, который называется бюрократическими главками и центрами».

Я хотя и не бывал на местах, но знаю этот бюрократизм и весь его вред. Ваша ошибка – думать, что его можно, как «нарыв», сразу уничтожить, «стереть с лица земли»… Можно лишь медленным, упорным трудом его уменьшать…

Борьба с бюрократизмом в крестьянской и архиистощенной стране требует долгого времени, и надо эту борьбу вести настойчиво, не падая духом от первой неудачи». [3,т.52,193-194].

Чего-чего, а неудач в борьбе с бюрократизмом было более, чем достаточно. Но Ленин не падал духом, а постоянно занимался этой проблемой, думал о путях ее решения. Отголоски этого можно найти, например, в его эпистолярном наследии. В телеграмме самаркандским коммунистам от 27.06.1921 г. он писал:

«Капитализм нам не страшен, поскольку пролетариат твердо держит в своих руках власть, транспорт и крупную промышленность и сумеет своим контролем направить его в русло государственного капитализма. При этих условиях капитализм поможет в борьбе с бюрократизмом и распыленностью мелкого производителя» [3,т.53,1].

Как видим, борьбе с бюрократизмом Ленин уделял настолько большое внимание, что в качестве союзника рассчитывал использовать даже капитализм. Естественно, при этом ему было совсем несложно сообразить, что минимизация бюрократизма тождественна максимизации заинтересованности производителей в результатах своей производственной деятельности, и что в условиях только начинающихся товарно-денежных отношений заинтересованность в получении прибыли можно поставить на службу социализму, резко сократив потребность в принуждении трудящихся к высокопроизводительному труду. Тем более что этот мотив Лениным разрабатывался и раньше. Например, в работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» он предлагал:

«Надо обратиться к инициативе рабочих и служащих, их созвать немедленно на совещания и съезды, в их руки передать такую-то долю прибыли при условии создания всестороннего контроля и увеличения производства» [3,т.34,170].

Итак, передача части прибыли в фонд оплаты труда трудовых коллективов – и перед нами общество, в котором каждый работник наделен кооперативным интересом. Осталось поставить это общество в цивилизованные рамки – и социализм по Ленину готов.

А какие «цивилизованные рамки» намеревался поставить Ленин производителям? – Это не секрет: план и контроль цен. Иначе говоря, социализм в новой ленинской интерпретации, т.е. общество цивилизованных кооператоров — это государственная монополия, действующая в интересах трудящихся, в которой часть прибыли предприятий направляется в фонд стимулирования труда каждого работника при условии выполнения предприятием плановых заданий. То есть вместо «каждому – по труду» мы получаем «каждому – по труду и его эффективности», причем эффективность эта определяется прибылью.

Остался еще один вопрос: почему такое общество есть полный социализм? – Да потому что, как мы выяснили в предыдущей главе, предназначение социализма заключается не в том, чтобы культивировать распределение по труду, а, наоборот, в том, чтобы его уничтожить, заменив новым, уже коммунистическим (первокоммунистическим), распределением, как только это позволят производительные силы. И если социалистическая экономика развивается в условиях, когда товарно-денежные отношения, пусть и в ограниченной форме, ещё существуют и способны действовать, ничто не мешает внедрить новое распределение, не доводя экономику до стагфляции, а государство – до его пика. То есть такое общество при таких условиях полностью выполняет все задачи социализма, а, значит, является полным социализмом, между которым и собственно коммунизмом (точнее: первокоммунизмом) более никаких промежуточных этапов не существует.

Таким образом, если по Марксу полный социализм возникает в условиях полной невозможности использования прибыли для стимулирования производителей, то по Ленину он может возникнуть еще при действующих товарно-денежных отношениях при условии, что производительные силы будут уже в состоянии воспринять первокоммунистические преобразования.

На рис. 4 изображена схема развития государственности применительно к модели социализма как общества цивилизованных кооператоров. Как видим, при такой модели развития государство начинает отмирать, так и не достигнув пика своего развития.

Это гениальное ленинское открытие остается актуальным и для наших дней. Возможность существования того или иного способа распределения зависит, в первую очередь, от того, какое количество общественного продукта подлежит распределению. Но в СССР уже с шестидесятых годов была внедрена система мотивации развития производства путем создания кооперативного интереса у всех участников производственной деятельности. Поэтому можно сделать вывод, что производство уже в шестидесятые годы было способно воспринять первокоммунистическое распределение. Следовательно, первостепенным теоретическим и практическим вопросом сегодняшнего дня для коммунистов Беларуси и всего былого СССР является вопрос не о модели социализма, а о модели первокоммунизма.

О научных моделях социализма

Легко увидеть, что социалистическое общество цивилизованных кооператоров может быть двух типов. Первый тип характеризуется высокой степенью конкурентной борьбы за потребителя между социалистическими предприятиями и, соответственно, минимальным планированием. Естественно, о цивилизованности такого социализма (в ленинском понимании) сложно говорить, но именно такой социализм был построен в Югославии.

По мере развития монополизма, уничтожающего конкуренцию, возникает необходимость в замене конкуренции государственным планированием, хотя прибыль все еще может использоваться в качестве стимула к эффективной деятельности. Так возникает высшая форма общества цивилизованных кооператоров, существовавшая в СССР (и, возможно, в ГДР). Высшей формой социализма вообще является марксов социализм – то есть государство-монополия, действующее в интересах трудящихся, — возникающий в условиях полной невозможности применения рыночных стимулов.

Совершенно очевидно, что при социализме низших форм могут использоваться методы управления экономикой, позаимствованные у высших форм социализма. Так, в СССР еще на этапе строительства социализма были апробированы методы управления, характерные для марксова социализма ( этот период часто называют «сталинским» или «казарменным» социализмом). В большинстве государств Восточной Европы применялись методы управления, характерные для высшей формы общества цивилизованных кооператоров, хотя по уровню производительных сил эти страны не далеко ушли от Югославии. Общее между всеми формами социализма то, что любая из них обеспечивает возможность непосредственного перехода к первокоммунистическому распределению жизненных средств. На рис.4 изображена ситуация, когда диктатура пролетариата завершает свое существование в высшей точке общества цивилизованных кооператоров. Но, как следует из изложенного, пролетарский этап может быть завершен существенно раньше, в любой точке, расположенной на кривой 3.

После смерти Ленина работа по корректировке теории социализма в Советском Союзе практически прекратилась. Исключение составляет робкая попытка Н.Бухарина «врастить» кулака в социализм. Не подкрепленная серьезным теоретическим обоснованием, она была отвергнута партией. Тем не менее, без особых усилий со стороны теоретиков, социализм с экономикой, включающей в себя мелкобуржуазный уклад, пробил себе право на существование во всех социалистических странах Европы.

Зачастую, идею многоукладного социализма пытаются подкрепить авторитетом Ленина. Но подобные попытки не выдерживают никакой критики, поскольку Ленин доказывал возможность существования капиталистического сектора в социалистическом государстве только на этапе строительства социализма, но никогда – при социализме. Тем не менее, эта идея не менее научна, чем рассматриваемые ранее модели социализма, по следующим основаниям.

Энгельс писал в «Анти-Дюринге»:

«Лишь в том случае, когда средства производства или сообщения действительно перерастут управление акционерных обществ, когда их огосударствление станет экономически неизбежным, только тогда… оно будет экономическим прогрессом, новым шагом на пути к тому, чтобы само общество взяло в свое владение все производительные силы» [1,т.20,289].

Стоит лишь, опираясь на это высказывание, проанализировать готовность к первокоммунизму современных средств производства, как сразу становится ясно, что в торговле средствами потребления, банковской деятельности и в малом предпринимательстве сохраняется возможность рыночных отношений, из чего, в свою очередь, следует, что при любой модели социализма в этих секторах остается возможным сохранение в некоторых пределах частной собственности на средства производства. Более того, из этого же вытекает еще более непривычный вывод, чрезвычайно важный для решения задачи перехода к первокоммунизму в отдельно взятой стране: экономика первокоммунизма тоже может быть многоукладной.

Галопом по советской истории

Уже написав заглавие, обнаружил в интернете статью Андрея Сидорова «История группы «Социализм или варварство» (1949-1965)» [4], и решил несколько изменить содержание этой статьи. Нет, главная моя задача – показать, как в процессе социалистического строительства диктатура пролетариата вынуждена была все более избавляться от былых утопических взглядов, – осталась неизменной. Но некоторые похожести моих взглядов и взглядов идеологов «Социализма и варварства» требуют разъяснения существенных отличий между ними.

Сразу должен оговориться, что с работами участников группы я не знаком, поэтому все цитаты привожу по статье А.Сидорова. Выводы, соответственно, тоже целиком зависят от правильности описания идеологии этой группы автором.

А.Сидоров пишет, что «Взгляды участников группы представляли собой оригинальный синтез анархизма и революционного марксизма». Анархизма во взглядах группы действительно хватает, а вот марксизма-то я практически не увидел, скорее, наоборот, антимарксизм так и выпячивает. Например, один из главных идеологов группы Корнелиус Касториадис в серии статей «Марксизм и революционная теория» обосновывает свои взгляды следующим образом:

«Позиция Маркса о примате экономики и производственных сил была некорректным обобщением специфического случая, а именно перехода от феодализма и капитализму в Западной Европе между серединой XVII и серединой XIX вв., когда сформировавшаяся буржуазия отбросила абсолютную монархию и феодальные отношения как экономическую необходимость.

Во-вторых, Касториадис выступал против «объективного рационализма» марксистского подхода, согласно которому история определяется законами. Если кто-то допустил эту мысль, то индивидуумы и классы фактически теряют свободу и всем остается только действовать согласно законам истории».

Как видим, Касториадис отвергает самое главное у Маркса, как раз то, без чего марксизм невозможен. Если, по Марксу, соответствие производственных отношений производительным силам – это закон, то, по Касториадису, — это лишь специфический случай, характерный лишь для перехода от феодализма к капитализму. Если по Марксу, свобода – это осознанная необходимость, то, по Касториадису, осознанная необходимость – это, наоборот, несвобода. Классовая борьба в таких условиях есть не средство приведения производственных отношений в соответствие с производительными силами, а лишь способ устранения главного, по мнению группы «Свобода или варварство», противоречия капитализма – конфликта между руководителями и подчиненными. После Красного Мая (студенческих волнений во Франции в мае 1968 года) он пришел к следующему выводу:

«Впервые в современном капиталистическом бюрократическом обществе на наших глазах вспыхнуло и распространилось уже не требование, а революционное утверждение», — писал Касториадис. Касториадис увидел в требованиях бунтарей Красного Мая подтверждение своего анализа противоречий современного капитализма: «движение показывает фундаментальное противоречие капиталистического бюрократического общества, это – не «анархия рынка», не «антиномия между развитием производительных сил и формами собственности» или «коллективным производством и частным присвоением». Центральный конфликт, порождающий все прочие, раскрылся как конфликт между руководителями и подчиненными».

Позволю себе несколько поерничать: это только в том случае, если абстрагироваться от того, что конфликт «между коллективным производством и частным присвоением» достигается лишь при определенном уровне производительных сил, что для такого конфликта необходимо «капиталистическое бюрократическое общество», которое возникает отнюдь не сразу, и что для уничтожения этого противоречия необходимо соответствующим образом изменить производственные отношения, приведя их в соответствие с производительными силами. В общем, опасность бюрократии Касториадис осознавал в полной мере, но выхода при всем желании найти не мог из-за неправильно поставленных акцентов. Так что совершенно не удивительно, что

«Касториадис приходит к выводу, что в России существует не «выродившееся рабочее государство», как считал Троцкий, а «тотальный и тоталитарный бюрократический капитализм» при котором власть принадлежит новому господствующему классу – бюрократии».

Более того, он считал, что

«сталинскую бюрократию и фашизм надо рассматривать как новый тип эксплуататорского строя, что означает для человечества возвращение к варварству».

В предыдущих статьях я показывал, что, действительно, фашизм и диктатура пролетариата являются двуглавой вершиной всякой государственности и отличаются лишь предназначением: фашизм есть последнее укрепление капитализма, а социализм — переходный период, необходимый для подготовки к демонтажу государства. Показывал и то, что Ленин из-за этого даже называл пролетарское государство буржуазным без буржуазии. Касториадис этого понять, естественно, не может, поскольку совершенно не понимает, не понимал и не принимал вообще идею существования законов развития общества.

Кстати, я совершенно не собираюсь доказывать правоту Маркса в этом вопросе. На мой взгляд, ее убедительно доказал сам Маркс. Моя задача – показать невозможность существования существенно более демократической диктатуры пролетариата, чем была в СССР.

Впрочем, большевики тоже не очень-то понимали, что сохранение буржуазного распределения по труду для трудящихся не дает возможности перейти к решительной демократизации на производстве и к демонтажу государства. Видимо, Ленин стал постепенно осознавать это лишь в процессе социалистического строительства, сталкиваясь с реальным противодействием ему со стороны пролетариата. Уже в марте 1918 года в одном из вариантов статьи «Очередные задачи советской власти» он писал:

«Социалистической Советской республике предстоит задача, которую можно кратко формулировать так, что мы должны ввести систему Тэйлора и научное американское повышение производительности труда по всей России…

Переход к такого рода системе потребует очень много новых навыков и новых организационных учреждений. Нет сомнения, что этот переход причинит нам немало трудностей и что постановка такой задачи вызовет даже недоумение, а может быть, и сопротивление некоторых слоев среди самих трудящихся» [3,т.36,141].

Так что уже в восемнадцатом году Ленин предполагал возможность сопротивления внедрению научной организации труда, обеспечивающей повышение производительности труда, со стороны части пролетариата.

Реальность оказалась много хуже. По сведениям Л.В.Борисовой, физиологический минимум, т.е. затраты энергии только на поддержание жизнедеятельности организма без работы, составлял 2300 калорий в сутки. Однако, средняя зарплата петроградского рабочего по данным на май 1918 г. обеспечивала ему всего лишь 1900 калорий в сутки [5], т.е. в стране бытовал натуральный голод. Естественно, что многие рабочие обвиняли в этом коммунистов. Забастовки стали массовым явлением. И хотя значительная часть их проходила под экономическими лозунгами, забастовочное движение было невероятно опасно для советской власти, поскольку, оставляя фронт без оружия и боеприпасов, грозило поражением в гражданской войне.

А ведь кроме голода существовало немало непопулярных мер, которые во имя победы вынуждены были проводить коммунисты. Например, продразверстка или всеобщая трудовая повинность да постоянные трудовые мобилизации, которые отнюдь не способствовали росту авторитета власти.

В общем, ничего странного нет в том, что позиция Ленина и партии постоянно ужесточалась. Например, 1 апреля того же года в выступлении на заседании президиума ВСНХ Ленин уже требовал:

«Что же касается карательных мер за несоблюдение трудовой дисциплины, то они должны быть строже. Необходима кара вплоть до тюремного заключения» [3,т.36,213].

Вообще, формальная принадлежность к рабочему классу отнюдь не гарантировала безусловной лояльности социализму. В 1921 году дошло до вполне откровенного антикоммунистического вооруженного мятежа в Кронштадте. Мятежники за подписью Временного революционного комитета Кронштадта выпустили воззвание ( цитируется по википедии), в котором, в частности, говорилось:

«Товарищи и граждане! Наша страна переживает тяжёлый момент. Голод, холод, хозяйственная разруха держат нас в железных тисках вот уже три года. Коммунистическая партия, правящая страной, оторвалась от масс и оказалась не в состоянии вывести её из состояния общей разрухи. С теми волнениями, которые последнее время происходили в Петрограде и Москве и которые достаточно ярко указали на то, что партия потеряла доверие рабочих масс, она не считалась. Не считалась и с теми требованиями, которые предъявлялись рабочими. Она считает их происками контрреволюции. Она глубоко ошибается. Эти волнения, эти требования — голос всего народа, всех трудящихся».

Ситуация сложилась довольно сложная. Во время гражданской войны требование мобилизации всех сил для победы было понятно, хоть и далеко не каждому нравилось. Но после победы общественные ожидания сконцентрировались в другом направлении, — в направлении улучшения качества жизни. Увы, далеко не все понимали, что для этого необходимы весьма серьезные усилия по восстановлению разрушенного войной хозяйства. Крестьянство не хотело отдавать хлеб, необходимый рабочим в городах, поскольку слишком мало получало взамен, а рабочие не хотели и не могли работать без этого хлеба. Зато панацея от этой беды буквально напрашивалась: гнать от власти коммунистов, которые не в состоянии наладить хозяйство. Волнения в Петрограде, перекинувшиеся в Кронштадт, как раз эту панацею пытались возвести в абсолют. Коммунистам оставалось либо сыграть в поддавки и ждать, когда аналогичные события по всей России приведут к падению их власти, завоеванной неимоверными жертвами, либо, задавив мятеж на корню, заниматься восстановлением производства. Выбор коммунистов известен.

Вообще, все критики советских коммунистов почему-то совершенно не учитывают, что власть только тогда власть, когда умеет навязать свою волю всему обществу. А власть пролетариата просто не может осуществляться теми представителями пролетариата, которые о его классовых интересах не имеют ни малейшего понятия. Лозунг «за советы без коммунистов» может быть и привлекателен для кого-то, но, — такая маленькая незадача, — социализм с таким лозунгом не построишь. Классовые интересы пролетариата лежат за пределами его образа жизни, и потому только те, кто владеют законами исторического развития, в состоянии их понять. А пытаются их понять, — и то не всегда успешно, — только коммунисты. Остальные предпочитают рассуждать об отсутствии законов развития общества или о чем-нибудь подобном. Следовательно, диктатуру пролетариата они обеспечить просто не в состоянии. Реставрация капитализма в СССР, между прочим, началась с изгнания шахтерами парткомов со своих предприятий. Результат сегодня известен, и был он вполне предсказуем заранее. Что поделаешь, без коммунистов, как ни крути, ничего кроме капитализма не получается.

Кронштадтский мятеж, при всей его опасности для социалистического курса, тем не менее, в советской истории сыграл, на мой взгляд, даже некоторую положительную роль. Опасность для самого существования советского государства оказалась столь велика, что вынудила коммунистов всерьез задуматься об альтернативе военному коммунизму. С трудом, но Ленину удалось повернуть партию к новой экономической политике (НЭПу). И хотя на этом курсе компартия потеряла не малую толику своих членов, воспринявших нэп как предательство социалистических идеалов, и не все намеченные задачи оказались успешными (например, не удалось сколь-нибудь серьезно привлечь иностранных капиталистов к восстановлению производства), но рынок удалось заполнить товарами и условия жизни рабочего класса и всех трудящихся существенно улучшились.

Впрочем, это отнюдь не означает, что классовая борьба приостановилась. По-прежнему хватало всяких-разных забастовок в промышленности, а в сельском хозяйстве то и дело возникали крестьянские волнения. Отголоски классовой борьбы постоянно проявлялись в коммунистической партии в форме всевозможнейших «уклонов». И сразу отмечу, что оснований для этих «уклонов» было более чем достаточно. Ведь это только кажется, что классовые интересы пролетариата можно выразить двумя словами. На самом деле они очень многообразны. Например, они требуют не только уничтожения товарно-денежных отношений, но и ликвидации противоположности между управляемыми и управляющими и вообще между умственным и физическим трудом, а также между городом и деревней. Так что возможностей для разногласий даже между сторонниками диктатуры пролетариата в зависимости от того, каким направлениям политики они отдавали предпочтения, было (и есть) великое множество.

Ничего вроде бы страшного, если не учитывать, что эти разногласия возникали в крестьянской стране, и забыть, что все они сопровождались откровенными попытками привлечь рабочий класс в арбитры партийных разногласий. В результате возникала ситуация, когда угроза единству рабочего класса становилась просто опасной для самого существования диктатуры пролетариата. Отсюда и явное стремление коммунистов ликвидировать эту опасность силовым путем, проявляющееся в виде репрессий. Объективная необходимость этих репрессий очень многими не понимается и не принимается до сих пор. Но попытки придумать иной, «демократический» социализм, особенно распространившиеся в последние десятилетия, обречены на неудачу именно потому, что пролетариат просто не может выработать собственную классовую линию без помощи извне, без интеллигенции, и, соответственно, не может проводить ее в жизнь без авангардной партии. Повторюсь: пока будет сохраняться распределение по труду, то есть пока будет существовать такой атавизм капитализма как пролетариат, условия его собственного распределения будут неизбежно поднимать его на борьбу против повышения производительности труда и за повышение заработной платы, то есть прямо против потребностей всего общества, включая и его самого. И в этом предстоит убедиться любой политической силе, которая вздумает создать диктатуру рабочего класса, государство переходного периода от капитализма к коммунизму.

Бомба под социализм

Возможно, у некоторых читателей после прочтения предыдущего материала возникло мнение, что если бы наш социализм пошел другим путем, путем «общества цивилизованных кооператоров», то реставрация капитализма в нашей стране была бы невозможна. Должен огорчить, но я так вовсе не думаю. Дело в том, что соединение рабочей силы пролетариата с буржуазной мотивацией трудовой деятельности (т.е. с прибылью) способствует повышению его восприимчивости к мелкобуржуазным утопиям. Да и бюрократия, овладев прибылью даже частично, по условиям своего существования еще более приближается к буржуазии. Так что и в этом случае, при определенных условиях, возможна буржуазная реставрация.

Но что же это за определенные условия», которые могут привести к поражению социализма? — Я уже отмечал, что интересы бюрократии, так же как интересы рабочего класса, направлены на овладение новыми (коммунистическим) стимулами эффективной трудовой деятельности. Если пролетариат и чиновничество знают, как этого добиться, то реставрация капитализма «изнутри» невозможна. Но если наука в силу каких-либо причин оказывается не в состоянии указать дорогу в будущее, те же самые побудительные мотивы, которые поднимали рабочий класс и (частично) чиновничество против капитала, поднимут их против социализма, заставят искать путь к реализации своих потребностей в прошлом.

В отличии от Ленина, бывшего блестящим диалектиком, никто из сменивших его лидеров партии марксистской теорией досконально не владел. «Коньком» Сталина была ликвидация товарно-денежных отношений. Троцкий, приложивший немало сил для создания советского бюрократического аппарата, первым забил в набат по поводу опасности бюрократического перерождения партии. Бухарин, лучше других понявший необходимость материальной заинтересованности производителей, основное внимание уделял именно этой проблеме. Лишь при соединении этих трех составляющих теоретической мысли воедино можно было прийти к идее первокоммунизма. Увы, этого не произошло.

Сегодня стало модным искать конкретных виновников развала советского социализма. Вряд ли тот или иной ответ сможет продвинуть коммунистическую теорию и, соответственно, коммунистическое движение. Как бы ни были сильны личности, стоящие во главе партий, сколь бы сильное влияние они не оказывали на развитие страны, но ответ на терзающие нас вопросы надо искать все-таки не в личных качествах тех или иных лидеров. Нельзя, в частности, закрывать глаза на условия, в которых начиналось строительство социализма в СССР и, в первую очередь, на постоянную опасность военной интервенции со стороны международного империализма. Курс на ускоренную индустриализацию страны был продиктован отнюдь не Сталиным, а необходимостью подготовки к неизбежной войне. Благодаря несомненным успехам, достигнутым на этом направлении, среди марксистов чрезвычайно распространено сугубо позитивная оценка этого курса. На негативные моменты внимания, зачастую, не обращают вообще. А их, к сожалению, было немало. Так, ускоренная индустриализация, нарушив обмен между городом и деревней, лишила крестьянство стимулов в развитии производства сельхозпродукции, поставив под угрозу обеспечение строек пятилетки продовольствием. Для решения продовольственного вопроса пришлось ускорить коллективизацию сельского хозяйства, отказавшись от принципа добровольности при организации колхозов. В свою очередь, такая политика провоцировала крестьянские волнения, требуя от государства усиления репрессивных мер. Следствием этого становилось не ослабление, а усиление в партии и государстве позиций бюрократического аппарата.

Первым из лидеров партии стал жертвой своего собственного бюрократического детища Троцкий, призывы которого к борьбе против «нового термидора» напрямую угрожали власти партийно-советских чиновников. Затем пришла очередь и Бухарина: не могла же бюрократия допустить свободного развития теории, ставящей под сомнение ее руководящее будущее. Отныне любая попытка внести в теорию что-то новое, отличное от «единственно правильной» линии И.В.Сталина, классифицировалась как «правый» или «левый» уклон с весьма серьезными для инакомыслящих последствиями. В таких условиях убеждение постепенно вытеснялось верой, научный поиск – начетничеством. Соответственно оценка вклада того или иного обществоведа в науку производилась исходя не из того, что нового тот в нее внес, а из того, насколько наловчился жонглировать цитатами из сочинений классиков для обоснования любого вышестоящего чиха. Под социализм была подведена бомба невероятной разрушительной силы, ее часовой механизм был взведен, и стал неумолимо отсчитывать время до грядущей катастрофы.

Среди коммунистов часто дебатируется вопрос: был ли курс, избранный советскими коммунистами, единственно верным, нельзя ли было прийти к социализму другим путем? На первую половину вопроса ответ следует дать однозначно отрицательный. Если на пути у путника встречается лужа, то ее можно перейти вброд, а можно и обойти слева или справа. Главное здесь – не потерять из виду цель, чтобы не повернуть в обратную сторону. Точно так же и на дороге истории: вариантов движения к цели всегда множество, но выбрать необходимо один. Если в результате удается достичь цели, возникает соблазн объявить этот курс единственно правильным, попытаться повторить его и в других условиях, что далеко не всегда приводит к нужному результату.

А вот на вторую половину вопроса ответа не существует. Ни один человек, ни один класс, ни одна страна не могут жить в изоляции от остального мира. Любое действие любого индивида или социальной группы всегда вызывает ответную реакцию со стороны других частей общества, причем на каждую реакцию одних следует новая реакция других, и так до бесконечности. Поэтому с абсолютной достоверностью предсказать результаты иного выбора, чем тот, что проверен исторической практикой, невозможно. Соответственно и попытки абсолютизировать другие пути, представить их более правильными, чем тот путь, который прошли советские коммунисты, просто не научны. История, безусловно, могла развиваться несколько по-иному, но было бы от этого лучше или хуже, был бы социализм построен быстрее или, наоборот, погиб бы еще раньше, ответить с полной уверенностью невозможно. История не признает сослагательного наклонения, и с этим необходимо считаться, даже если нам это не нравится.

Диктатура пролетариата отличается от диктатуры социалистической бюрократии лишь целью своего существования. Если первая предназначена для уничтожения классов и, следовательно, государства вообще, то вторая решает задачи существующего социалистического государства, консервации привилегированного положения чиновничества в обществе. На этапе социалистического строительства, пока потребности производительных сил в коммунистическом распределении еще не было, это различие практически ни в чем не проявлялось. Поэтому наметившаяся деградация диктатуры пролетариата в диктатуру бюрократии, так же как и начавшееся перерождение КПСС из авангарда пролетариата в авангард чиновничества обществом замечены небыли.

К шестидесятым годам ситуация в СССР существенно изменилась. Материальная база социализма развилась настолько, что уже стало возможным стимулировать эффективность производственной деятельности каждого работника. Следовательно, производительные силы уже позволяли перевод экономики на первокоммунистические рельсы. Иначе говоря, социализм был построен, осталось его похоронить, сделав решительный шаг в коммунизм. Соответственно и возросла общественная потребность в первокоммунизме. Вот тут-то и дала себя знать, бомба, заложенная по социализм в тридцатые годы. Не видя дороги в будущее, советская наука, а вслед за ней и КПСС, стали на путь идеализации прошлого.

Ничего странного. На рубеже феодализма и капитализма было то же самое. Маркс, описывая этот период в статье «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», объяснял:

«Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо,даны им и перешли от прошлого. Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар,над умами живых. И как раз тогда, когда люди как будто только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее и создают нечто еще небывалое, как раз в такие эпохи революционных кризисов они боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыгрывать новую сцену всемирной истории» [1,т.8,119]

Революция, которая по своему характеру и предпосылкам должна была стать коммунистической, стала натуральной буржуазной контрреволюцией. Из небытия были вызваны духи капитализма, и, поскольку других авторитетов не оказалось, пролетарии проглотили предложенную наживку, даже не представляя, во что это им выльется.

Впрочем, до катастрофы было еще далеко. Брежневская модель социализма (1965 г.) по своей сути являлась вариантом ленинского общества цивилизованных кооператоров, приспособленным к условиям монополизированного производства. Эта модель оправдала себя уже тем, что позволила резко ограничить всевластие чиновников и ликвидировать систему ГУЛАГ. Да и новая цель партии – построение материально-технической базы коммунизма – была вполне оправдана: чем больше предметов потребления, подлежащих распределению, тем внушительнее следует ожидать эффект от перехода к новому первокоммунистическому способу распределения. Однако отсутствие теоретических разработок на коммунистическую перспективу (насколько мне известно, я — первый, кто выдвинул идею многоформационного коммунизма) привело к тому, что наука совершенно потеряла ориентировку в историческом пространстве. Не поняв, что начатые реформы являются отступлением от высшей формы социализма к социализму более низкой ступени, она еще круче повернула к рынку, оставаясь в полной уверенности, что держит курс на коммунизм.

Между тем восстановление Л.И. Брежневым мотивационной функции прибыли, как и следовало ожидать, привело к серьезным негативным явлениям в экономики. Закон о тенденции нормы прибыли к понижению действует независимо от формы собственности на средства производства. К концу 70-х годов падение уровня рентабельности народного хозяйства стало серьезно тормозить развитие производства. Недовольство социалистическими методами управления экономикой все шире охватывало все слои общества. Насущная необходимость в серьезных реформах стала очевидной и для руководства КПСС. В этих условиях приход к руководству партией новых лидеров, относящихся к марксизму не как к науке, а только как к средству оболванивания народных масс в интересах закрепления и сохранения собственной власти, обязан был завершиться катастрофой.

В переломные моменты истории общественные силы, лишенные научного понимания законов развития общества, всегда пытаются искать ответ на поставленные жизнью вопросы в прошлом. Не является исключением в этом отношении и бюрократия. После соединения с прибылью, ее мелкобуржуазная сущность заставила ее еще активней искать путей превращения в буржуазию. Например, контроль центра мешал периферийному чиновничеству полновластно распоряжаться прибылью, — и бюрократия периферии поднялась против центра. В конце концов, в силу большей численности и постоянного проникновения в центр, ей удалось добиться перевеса.

Аппетит приходит во время еды. Директорский корпус, добившийся самостоятельности предприятий, не мог не востребовать рынка, а бюрократия органов государственного управления, пробив идею регионального хозрасчета, не могла не захотеть избавиться от центра вообще. И оба эти отряда чиновников не могли завладеть общественной собственностью, не сокрушив КПСС, которая хоть и давно уже служила не столько пролетариату, сколько чиновникам, в силу идеологических ограничений стояла барьером на пути приватизации и разрушения государства.

А что же пролетариат, куда он смотрел? – А туда, куда ему и положено смотреть по законам классовой борьбы. Производительные силы неуклонно приближали общество к коммунизму, а производственные отношения при этом двигались в противопожном направлении, от общества цивилизованных кооператоров к нэпу. Законы классовой борьбы, как и любые законы природы, действуют независимо от того, хотят считаться с ними люди или нет. Внутренняя неудовлетворенность, спровоцированная углубляющимися противоречиями между производительными силами и производственными отношениями, накапливалась в массах, ожидая лишь сигнала, чтобы вырваться наружу.

Этот сигнал подала бюрократия. Рабочий класс требовал экономической заинтересованности, — и бюрократия пообещала сделать каждого реальным собственником. Пролетариат хотел освободиться от диктата чиновников, — и она подняла знамя борьбы с партноменклатурой. А коммунисты не предложили ничего. В результате, как и должно было случиться, они потерпели поражение. А пролетариат, активным действием или пассивным потворством контрреволюции обеспечивший свержение КПСС, взглянул, кого же он привел к власти, и остолбенел в удивлении: «Ба! Знакомые все лица!»

Уже осознав, что обманут, он ищет ту политическую силу, которая бы смогла объяснить, раскрыть ему пути реализации его классовых интересов. Но – безрезультатно: увы, нет пока такой партии ни в России, ни в Беларуси, ни в Украине, ни в других странах.

Литература:

1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе. Т.3. Стр. 33. Государственное изд. политической литературы, М., 1955

2 Партия коммунистов Белорусская: документы и материалы (1991 – 2006). Стр. 109 – 110. Санкт-Петербург: «Невский простор», 2007

3 Ленин В.И. ПСС. Пятое изд. Т. 42, стр. 203 – 204

4 http://livasprava.livejournal.com/827643.html

5 Борисова Л. В. Трудовые отношения в советской России (1918- 1924 гг.) / Российская акад. наук; Институт российской истории. — М.: Собрание, 2006. — 288 с.

К содержанию >>>  Дальше >>>